Виталий Гладкий - Ниндзя в тени креста
Ростовщик-марран жил в Гуарде, и Фернан вместе с Гоэмоном, ведя в поводу двух коней, захваченных у разбойников (фидалго хотел продать их подальше от Монсанту), снова уподобились горным козлам, пробираясь в пограничный город-крепость по уже знакомой и чертовски скверной дороге. Злой фидалго, пока ехали, ругался так, что даже лошади на него испуганно косились и всхрапывали. В отличие от него, Гоэмон принял новое испытание стоически и даже иногда втихомолку радовался, любуясь великолепными горными видами, открывающимся за очередным поворотом дороги.
Конечно, Фернану де Алмейде очень хотелось повидаться с Мигелем Диашем, чтобы подержать его за горло, но, к счастью, Гоэмону не пришлось самому отговаривать фидалго от этой преждевременной и глупой затеи. В этом вопросе ему здорово помог Вашку Гонсалвеш, изрядно поднаторевший в таких делах – у него самого едва не отобрали асьенду за долги, и старику пришлось долго судиться. Он доходчиво растолковал Фернану, как нужно поступить, и почему так, а не иначе, – не нахрапом, как хотел действовать де Алмейда, – и тот скрепя сердце согласился с его доводами.
В Гуарду они прибыли в пятницу вечером, еще засветло. Так распланировал Гоэмон. Что он собирается делать, дабы найти общий язык с хитрым ростовщиком, де Алмейда не знал и очень удивился, когда они, оставив лошадей на постоялом дворе, отправились к дому маррана.
Гоэмону хватило немного времени, чтобы определиться, как действовать дальше. К сожалению, двухэтажный дом ростовщика находился в глубине двора, не так, как другие дома в еврейском квартале, выстроившиеся в ряд по сторонам улицы. Двор был небольшим (скорее просто дворик), но имел две неприятные особенности – высокий каменный забор и сторожа, здоровенного пса. Он был поменьше, чем эштрела, но злобностью мог потягаться с овчарками старого Вашку.
Высмотрев все, что было нужно, Гоэмон сказал:
– А теперь не грех немного отдохнуть… до полуночи. Затем мы сюда вернемся.
– Зачем? И почему в полночь?
– Узнаете в свое время, – отрезал ниндзя.
Фидалго не обиделся, мало того, с пониманием кивнул: меньше болтай о задуманном – и тогда все получится. Этот принцип ему втолковали еще в детстве.
Когда стемнело, Гоэмон переоделся во все темное. Этот костюм он приобрел у старьевщика в Лижбоа за несколько медных монет. Он не стеснял движений, что для ниндзя было очень ценно, но потерял свой первоначальный черный цвет, став практически серым. Из-за этого никто не хотел его покупать, а для Гоэмона он был сущей находкой. Юноша немного переделал его, пришив несколько карманов, куда можно был спрятать футляр с сюрикенами и прочие принадлежности синоби, которому предстоит выход на задание.
Возле ворот ростовщика Гоэмон надел закрывающую лицо черную маску с нарисованным белой краской изображением оскаленного черепа (при виде зловещей маски де Алмейда вздрогнул) и надел таби, которые смастерил самолично. Затем он полез в один из карманов, достал оттуда несколько шариков мяса и перебросил их через забор. Мясо было нашпиговано смесью разных хитрых травок, вызывающих крепкий сон.
Когда вместе с фидалго он ехал по горам в Монсанту, то иногда останавливался, замечая знакомые растения, и срывал, чтобы засушить, – на всякий случай. Оказалось, что случай подвернулся до того, как высохли растения, и гораздо раньше, чем он думал. Судя по аппетитному чавканью за забором, пес принял нежданное приношение с благодарностью и съел его с большим аппетитом. Наверное, ростовщик не кормил своего верного стража на ночь, чтобы тот не спал. Вскоре всякое движение в дворике прекратилось, и Гоэмон взлетел на забор, будто подброшенный невидимой силой.
Де Алмейда, который наблюдал за его действиями, даже несколько опешил. Забор был высотой почти в два человеческих роста; похоже, богатый ростовщик-марран сильно опасался за свои деньги, на которые могли позариться воры или разбойники. Сам Фернан остался на улице; для него нашелся укромный уголок, где была густая тень.
Пес спал, похрапывая во сне, как человек. Гоэмон благожелательно улыбнулся – он не желал зла животному, верному другу человека, оставил его в живых, – и тенью метнулся к дому. Войти в него незаметно можно было только одним способом – через балкон второго этажа. Ниндзя еще с вечера заметил, что узкая дверь там была слегка приоткрыта. Наверное, в доме хорошо топили, а домочадцы ростовщика любили свежий воздух. Балкон был узким и предназначался не для отдыха, а для обороны дома; с него удобно было обстреливать не только двор, но и большой участок улицы.
Высоко подпрыгнув, он схватился за лепные украшения балкона и спустя считанные мгновения оказался в комнате, которая оказалась девичьей спальней. Но она была пуста. Похоже, вся семья ростовщика собралась где-то в одном месте, и Гоэмон знал, по какой причине, – в углу лежала кучка белья, конечно же, грязного. Время перевалило за полночь, и наступила суббота, а значит, ростовщик-марран тайно исповедует свою древнюю веру, которая предписывала менять белье именно в этот день, что и следовало доказать.
Наверное, даже призрак шумел бы больше, чем ниндзя. Казалось, что юноша не шел, а плыл, плавно обтекая препятствия, встречающиеся на его пути. И это почти в полной темноте! Он спустился на первый этаж и услышал тихие голоса. Гоэмон заглянул в просторную комнату, откуда они доносились, и понял, что застал семью ростовщика за молитвой. Язык, на котором она произносилась, был ему незнаком, а молитва к христианской вере не имела никакого отношения; уж это Гоэмон мог точно определить.
Немного послушав и понаблюдав за действом, которое свершалось за плотно закрытыми окнами, ниндзя подошел к входной двери и, тихо отодвинув засов, очутился во дворике. Там он проделал ту же процедуру с другим засовом, только на воротах, представлявших собой широкую дубовую дверь, окованную металлом, и тихо позвал:
– Сеньор!
Де Алмейда возник перед ним совершенно бесшумно; оказывается, и идзины, когда нужно, умеют ходить тихо.
– Семья ростовщика сменила белье и в данный момент все молятся, – доложил Гоэмон своему господину. – Но не так, как христиане.
– Какая чудная ночь… – Фидалго хищно оскалился; теперь ему до конца стал понятен коварный замысел Гоэмона. – Благодарю тебя, мой ангел-хранитель! Теперь мне есть о чем потолковать с ростовщиком…
Они проникли в дом и какое-то время наблюдали в приоткрытую дверь за многочисленными членами семьи маррана. Все это время тот что-то бубнил, глядя на длинный пергаментный свиток, который держал в руках. Наконец де Алмейде надоело играть роль стороннего наблюдателя и он, жестом приказав Гоэмону оставаться в дверях, зашел в комнату и развязно сказал, обращаясь к ростовщику по-испански:
